| |
Во время «отсидки» жёны изменников родины валили
лес в Сибири. |
|
|
После развала СССР у «алжирцев» не было ни радости,
ни печали. |
|
|
Вернуться к нормальной жизни выжившим женщинам
помогала вера в добро. |
|
|
Встреча узницы Алжира со своим надзирателем много
лет спустя.
Кадры из фильма «Изменницы»
|
В начале 1960–х в одной из многочисленных московских квартир, которая располагалась недалеко от Дома кино, было шумно: в семье кинематографистов собирались представители творческой интеллигенции. После того, как гости, наевшись картошки с селёдкой, принимались за чай, наступало время бурных дискуссий и обсуждений. В это время маленькая Женя сидела в сторонке и просто наблюдала и слушала. Впитывала в себя те мысли и знания, которым делились актёры, режиссёры и любители кино того времени.
В Актобе Евгения Головня не только дала мастер–класс по документальному жанру, но и заглянула на чашечку чая в медиа–группу «РИКА», где мы и побеседовали.
ОТ ФИЗИКИ К ЛИРИКЕ
– Евгения Викторовна, как получилось, что, имея тягу к творчеству, вы поступили в столичный химико–технологический институт?
– Брат мамы был физиком, и когда у нас не собирались люди, увлечённые кино, то приходили друзья дяди. Их тоже было интересно слушать, у них свой собственный мир. А ещё на моё решение повлиял фильм «Девять дней одного года». Захотелось умереть молодой и красивой, от радиации.
– Но вы дожили до 65 лет, сняли более 80 картин, стали обладательницей престижных российских и международных премий.
– Да, тот юношеский порыв прошёл, я сделала петлю и снова вернулась в кинематографию. Но я не жалею, что окончила физико–химический факультет. Это было полезно для меня.
– А что вам дала журналистика? Ведь вы трудились корреспондентом в газетах и журналах.
– Научилась лучше понимать людей, чувствовать их. А ещё научилась отличать настоящее от того, что нам хотят преподнести. Сейчас это очень важно. Я хотела научиться самостоятельно отличать добро и зло, правду и ложь и научить это делать других. Со временем мне это удаётся лучше и лучше.
НОВОЕ – ЗАБЫТОЕ СТАРОЕ
– Сейчас многие мэтры–режиссёры старого поколения сетуют на однообразие документального кино, сделанного молодым поколением. Якобы, в них нет изюминки…
– Согласна с таким мнением. Не скажу, что у нас нет талантливой молодёжи, однако прослеживается тенденция: в нынешнем документальном кино чувствуется клиповость. То есть, нет логической цепочки, отсутствует взаимосвязь между героями или событиями. Это нелепо слепленные отрезки отснятого материалы. И мне говорят, что это новое, хотя это и не так. Вы посмотрите документальные фильмы 20-30-х годов прошлого столетия – там вы тоже найдёте клиповость, но совершенно иную, где была взаимосвязь, где было правильное построение в плане монтажа.
Я сторонница классической операторской школы, а в современном кинематографе техника оказала медвежью услугу. Умеет начинающий оператор нажимать на кнопки и считает, что этого достаточно. Это неправильно, нужны знания, нужно пройти школу мастерства. А так… Повторюсь: клиповость.
– Насколько актуальна сейчас документалистика? Может, с появлением новых технологий и направлений в кинематографии этот вид искусства отошёл в сторону?
– Судя по тому, сколько сейчас в мире выпускается документальных фильмов, я бы не сказала, что этот жанр можно отнести к вымирающим. Наоборот, это сейчас очень актуально. Да и интерес зрителя к нему огромен. Я бываю в жюри на многих кинофестивалях, в том числе и за рубежом, так вот скажу, что не только в России, но и в Германии, Испании, Италии, Франции собираются полные залы, чтобы увидеть именно документальное кино. Оно нужно и очень важно. Это такой классический жанр, своеобразная визуальная летопись мира, пропущенная через личное авторское я. А документальное кино на телевидении (в России это очень популярно сейчас) – так называемое форматное кино. Я это называю «украденный бренд», ведь телевизионный кинематограф подчинён хозяину канала, есть своеобразные рамки, поэтому и свободы у форматного кино гораздо меньше.
Происходит смешение кинодокументалистики с телевизионным форматом. Считаю, что российская документальная школа – одна из лучших, а вот такое смешение – это очень вредно и опасно, ведь можно потерять прекрасные традиции.
– Как вы считаете, изменилось ли документальное кино за последние 40 лет?
– Конечно. Хотя те задачи, которые изначально ставились перед документальными фильмами, остались. Изменилось лишь направление, стало больше материала. Хотя и в советское время было что снимать и показать зрителю. Здесь важно не перейти ту грань и не навредить как самим героям материала, так и тем, кто будет смотреть фильм.
– В последние годы наблюдаются попытки вспомнить прошлое. Это касается и кинематографа. Режиссёры возвращаются к легендарным именам: сняты фильмы про Брежнева, Высоцкого, Колчака, Поддубного и других личностей. Отбирают у вас «хлеб»?
– Не совсем так. Страна у нас огромная, и событий в ней было достаточно много. Можно ведь снять картину не только об известных личностях. Поверьте, каждый человек по–своему интересен. Важно лишь разглядеть это и постараться донести свою мысль до зрителей.
НЕ ИГРАТЬ ФАКТАМИ
– Театр начинается с вешалки, а документальные фильмы – с документов?
– Зачастую это действительно так. Режиссёры и сценаристы используют архивные документы, кинохронику. А иногда всё начинается с идеи, с эмоций и чувств. Например, фильм «Лимита, или Четвёртый сон», когда мы с известным журналистом Юрием Щекочихиным показали панораму жизни лимитчиков, тех иностранцев, которых в России привлекают в качестве рабочей силы. Мы показали проблему с двух сторон: с позиции недовольных горожан и с позиции тех, кто приехал зарабатывать нелёгким трудом, чтобы прокормить свои семьи. Вот эта лента начиналась с идеи, с назревшей проблемы.
– Режиссёры художественных фильмов грешат тем, что привирают и приукрашивают события и факты, тем самым подпадая под критику своих коллег–документалистов. Не было ли у вас желания сделать из сухих документальных фактов более интересный сюжет?
– В этом–то и суть документального жанра: передать всю правду без вымыслов и домыслов. Есть факты, люди, события, значит, нужно передать всё без искажений. Конечно, всю идею автор–режиссёр должен пропустить через себя и показать ту картину, какую увидел именно он. Не стоит забывать, что, возможно, наше документальное кино также станет частью кинохроники, и через несколько десятилетий именно по этим фильмам люди будут судить о нашем поколении.
– Значит, будущее поколение будет судить о нас по документальным картинам о людях с нетрадиционной сексуальной ориентацией. В мире же сейчас слишком уж обнажили человеческую натуру, и многим режиссёрам это нравится, дескать, показываем то, что есть.
– Я отношу себя к старшему поколению документалистов, и мне не совсем понятны такие стремления, хотя очень хорошо дружу и общаюсь с молодёжью. Приведу пример, когда я была в жюри фестиваля кино «Сталкер». Молодые режиссёры сняли картину про то, как некое существо решало: пришить ему половой орган или нет. Так вот, мне этот фильм не понравился, я считаю его омерзительным, может, для кого–то это и проявление свободы творчества, а для меня это развратно, аморально и ядовито. И это заразно. Режиссёр должен чувствовать ответственность перед аудиторией, мы должны отвечать за то, что мы делаем.
– Значит, те тысячи гомосексуалистов останутся не услышанными?
– Знаете, я верю во Всетворца и считаю, что он создал достаточно гармонизированное пространство. Всё остального от лукавого. Да, эта проблема сейчас существует, но её не надо муссировать и раскручивать.
ИСТИНА ГДЕ-ТО РЯДОМ
– А как режиссёру понять, что правильно, а что нет? Как передать назревшую проблему под нужным углом?
– Мне часто говорили одну фразу: как свет поставишь, такова картинка и будет. Один и тот же человек, идея, вещь, вообще мир, для нас выглядит по–разному. Здесь невозможно сказать: это правильно, а это нет. Я могу говорить только то, как воспринимаю это сама. Вот и фильмы пропущены через нашу индивидуальность. Правды, как таковой, нет, нет истины. Я вижу людей так, а вы – по–другому. На мой взгляд, документалистика – это отражение реальности, пропущенное через нас и обратно отданное миру. Главное – быть максимально честным перед собой. Многие режиссёры допускают трансформацию фактов, это может быть умышленно (с целью навредить кому–то или потому, что заплатили хорошо), а может быть и элементарное заблуждение.
– Кстати, денежный вопрос – довольно насущная проблема в кинематографии. Если с художественными фильмами всё понятно – они могут иметь кассовый успех при хорошей игре актёров, интересном сюжете, спецэффектах и ряде других факторов. А что делать с документальными картинами? Они приносят большие деньги?
– Конечно же, нет! Практически все документалисты живут достаточно скромно. Тот, кто выбрал это направление, изначально знал, что его картины не принесут больших денег. Хотя бывают и заказные документальные фильмы, за которые определённые люди хорошо платят. Но сейчас меня всё устраивает, мне нравится моя работа и статус. По московским меркам я отношусь к нижней планке среднего класса, и это при том, что у меня множество признанных работ на международных фестивалях. Иногда возникает желание поменять машину, квартиру, это нормально. Но я себя умею останавливать. Вообще, в последнее время придерживаюсь теории минимализма.
Что касается игрового кино, то могу с уверенностью сказать, что 80 процентам документалистов хочется снять именно художественные фильмы, но не у всех это получается.
Учить жизни
– Кто–то из современных документалистов признавал, что сейчас нужно учить смотреть документальные фильмы. Вы с этим согласны?
– Полностью. Вот смотрите: я люблю произведение Олжаса Сулейменова «Аз и я». Для меня оно необыкновенно интересно в качестве познания себя и мира. А сколько людей читало эту книгу? Вот на уроках литературы учителя прививают ученикам любовь к книгам. Мне кажется, что с раннего возраста нужно учить, какой именно фильм смотреть. Есть пример одной из московских школ, где в качестве факультатива школьникам рассказывали о кино, в том числе и о документальном. Нужно показывать именно то, что раскрывает внутренний мир человека. Я скажу больше, говоря о правильности выбора документальных фильмов. Раньше большинство людей в мире знали, что СССР победил фашистскую Германию и тем самым выиграл войну. Сейчас в МГУ студенты мне говорили, что Великую Отечественную выиграла Америка.
– Вы как–то говорили о том, что одна из ваших любимых наград – приз FIPRESCI на Международном кинофоруме неигрового и анимационного кино в Лейпциге в 1990–м году. Почему она так важна для вас?
– На самом деле, все мои работы важны для меня. В каждую из них я вложила частичку себя. А вот эта награда, как и фильм, занимает особое место в жизни. Картина называется «Изменницы», рассказывает о жизни реальных людей, которые прошли через жернова государственной машины и выжили в АЛЖИРе (Акмолинском лагере жён изменников родины). Там несколько лет провела моя бабушка Любовь Иванова.
Когда появилась возможность снять фильм о женщинах–узницах ГУЛАГа, бабушки уже не было в живых. Но я знала всех её подруг по лагерю. Среди них были мать Майи Плисецкой, Рахиль Мессерер, Кира Андроникова, жена Бориса Пильняка. А одна из них, актриса Оксана Козьмина сидела вместе с ней и в Бутырской тюрьме, и потом в АЛЖИРе.
О пережитых личных терзаниях они не хотели говорить. Они всё чаще говорили «мы», обобщая страдания. Сглаживая, в какой–то степени, этим обобщением глубину личной травмы. Видимо, так устроена человеческая психика – пережитое вместе горе не так унизительно.
– Среди ваших работ не только портретные (о конкретных людях), есть целый сериал об убийцах, которых приговорили к пожизненному заключению. Вы поднимаете проблемы малых народов, например, ненцев. Говорите о культуре хиппи. Кажется, что вы в погоне за новыми ощущениями…
– А иначе никак. Режиссёр должен ощущать что–то новое. В сериале «Не казните моего убийцу» я столкнулась с внутренним противоречием: мы могли бы показать все те ужасы, которые сотворили убийцы со своими жертвами, доступ к архивным делам у нас был, но мы не стали этого делать по этическим и моральным соображениям. У всех них остались жёны, дети… Своими фильмами мы не должны вредить и ломать судьбы других.
– А насколько велик соблазн у режиссёра показать всю правду до конца?
– Хочется, конечно, передать в фильме те факты, о которых мало кто знает. И, опять же, многие совершают сделку со своей совестью. Становясь старше, понимаешь, что многие факты, которые можно было бы отразить в картине, стали бы «изюминками», но, с другой стороны, именно они могли бы подставить под удар невинных людей.
Не уверен – не берись
– За какие работы вы бы никогда не взялись?
– Многие молодые режиссёры стремятся выпятить все недостатки системы, какие–то деструктивные проблемы, происходящие в стране. Я прошла через это, а потом приходит нечто другое, связанное с внутренним взрослением. Тогда наступает понимание простых истин. Да, мы можем показать определённые моменты, назревшие в обществе, но поносить страну и осквернять её – это не цель. Я опять же вернусь к ответственности перед будущим поколением: через много лет они посмотрят документальный фильм и скажут, к примеру: «А вот в России тогда жили пьяницы и наркоманы». Это неправильно.
Сейчас не возьмусь за те темы, в которых я глубоко не уверена. Есть заказные работы, за них предлагают хорошие деньги. Но я отказываюсь, когда не понимаю смысл картины или не согласна с окончательной версией заказчика. Понимаете, режиссёр должен прочувствовать человека, событие, должен какую–то часть своей жизни прожить тем материалом, который и ляжет в основу фильма. А не просто так: есть деньги, люди и техника – значит, снимай.
– Над чем вы сейчас работает?
– Над фильмом, который посвящён моему деду – Анатолию Головне. Это достаточно известный кинооператор, сделавший много для развития операторской школы в России.
– Есть ли у вас персонажи, которые могут лечь в основу вашего будущего документального фильма?
– Для меня не существуют табели о рангах – можно ведь сделать качественное и интересное кино и о простых людях. Но уже несколько лет меня интересует личность президента РФ Владимира Путина. Если бы мне дали свободу для съёмок и доступ к информации, то я бы сняла документальный фильм о нём. Личность неоднозначная: его любят и ненавидят, уважают и боятся. Ещё мне интересен, как персонаж фильма, «батька» Белоруссии Александр Лукашенко.
– А о Казахстане, помимо АЛЖИРа, ничего не хотите оставить потомкам в качестве документального кино?
– В Казахстане я бываю не так часто и знакома со страной по отзывам знакомых и друзей. Героев можно найти в любой стране, нужно только время. Возможно, я и сниму картину о человеке, который бы вместил в себя национальные черты, традиции народа, на судьбе которого и отразилась бы история Казахстана последних лет.
Дмитрий ШИНКАРЕНКО,